Про футбольный бум сороковых, надеюсь, многие наслышаны - пусть в те чудеса, о которых мы, старожилы, продолжаем твердить, верят все с большими оговорками. Куда труднее вообразить сегодня повальное увлечение в те же сезоны волейболом.
     Волейбол начинался в нашей стране, будете смеяться, как игра интеллигенции - правда, преимущественно художественной: молодые артисты, например, в двадцатые годы не мыслили себя без него, соревнования проводились даже на сцене мюзик-холла на месте нынешнего театра Сатиры, хотя настоящие спортсмены любили играть на открытых площадках, чаще всего в Парке культуры и отдыха на берегу Москвы-реки. Еще и после войны существовала команда "Локомотив", из чьих игроков выросли кандидаты и доктора наук, академик, если не ошибаюсь, и уж точно народный артист всего Союза - бас из Большого театра.
     Один сезон выступал за эту команду и великий Щагин, за что удостоился звания Почетного железнодорожника, дающего всяческие транспортные льготы. Много позже Владимир Иванович с удовольствием вспоминал о своих партнерах, ставших именитыми в иных областях. И все же смотрел на них не иначе, как с высока своего игрового всесилия.
     После завершения карьеры на площадке ему вовсе не казалось обязательным что-то прибавлять к своим выдающимся спортивным достижениям. В старости ему и вахтером случалось быть, прирабатывая к пенсии, и на заводе работать, где ему покровительствовал верный болельщик-директор, и на стадионе "Динамо" в двух шагах от ведомственного динамовского дома, где прожил он не одно десятилетие.
     Щагин ездил через весь зимний город до ВДНХ - в больницу к умирающему партнеру, профессору, доктору технических наук Китаеву, но про то, что Валька - не из стартового состава "Динамо", он все равно никогда не забывал. Впрочем, и к ведущим игрокам, равновеликим себе по общественному признанию, он имел претензии. Не придирался, пожалуй, к одному только Алексею Якушеву.
     В пятьдесят восьмом я отдыхал в Коктебеле, и по вечерам мы обязательно играли на двух волейбольных площадках. Все, разумеется, гордились, что почти каждый раз составляли компанию чемпиону мира Валентину Китаеву. Помню, Евгений Евтушенко (тогда уже знаменитый), увидев чемпиона, сразу сообщил ему, что прошлым летом отдыхал вместе с Якушевым. И погрузневший атлет улыбнулся поэту, польщенный невольным сравнением. Но по-настоящему с якушевским именем ассоциировалось лишь имя Щагина. Это напоминало сочетание Федотов - Бобров.
     "Никого я так не любил на площадке, как Леху, - признавался мне Щагин годы спустя. - В игре мы друг для друга всегда бывали исключительно Лешенькой и Володенькой". Но в жизни, вне матчей, они даже выпивали в разных компаниях. У Якушева было прозвище Лапша, и он в отличие от прирожденного вожака Щегла (прозвище Щагина) никогда не стремился верховодить. В быту Щагин мог и подчинить его себе, а вернее - общему делу: запереть, допустим, загулявшего в Тбилиси (до войны Лапша играл за местный "Медик") Якушева в гостиничном номере, и отоспавшийся Алексей выдавал потом бесподобную игру.
     "Я, бывало, единолично решал, кому картошки и мяса дать, а кого казнить", - вспоминал в преклонные годы Щагин. - И я верю, так на самом деле и происходило. Дома у него я встречал Константина Реву - волейболиста, которого кое-кто по великолепным его физическим данным ставил и выше хозяина. Но полковник (или подполковник, не помню) Рева и в пенсионные годы относился к Владимиру Ивановичу, как младший к старшему.
     Влияние на Щагина могла иметь лишь жена Марья Степановна. После ее смерти Владимир Иванович очень затосковал и, на мой взгляд, смягчился в отношении к людям. Но при малейшей вспышке гнева или возрастного раздражения легко было вообразить Щегла в его лучшую спортивную пору. Талант его я назвал бы яростным. Он заводил команду своей невозможностью примириться с неудачей. Он не верил, что может быть побежденным.
     Рева, скажем, признавал, что им бы, тогдашним, не победить нынешних высокорослых. При этом у Ревы рост был - под метр девяносто. На что невысокий Щагин гневно ему возражал - игра в последующих поколениях казалась ему прямолинейной, незатейливой, и выделял он в ней от силы двух-трех человек.
     "Взлетев, как Щагин над веревкой бельевой", - писал о нем Юрий Визбор. Все точно: в высоту с места он прыгал на метр.
     Московский чемпионат мира 52-го года я видел подростком. Но через тридцать три года, работая над фильмом о Щагине, многократно смотрел десятиминутный ролик финального матча, где действия Щегла выглядели захватывающей непрерывностью: он поднимал мяч с земли, он распасовывал, он завершал атаку (эдакой эмблемой волейбола на долгие годы сделался снимок, где Владимир Иванович, изогнутый, словно лук, в дугу, наносит атакующий удар). И я верю, что, уступая, возможно, в отдельных компонентах игры таким ее гигантам, как Якушев или Рева, он превосходил их суммой выдающихся качеств. Ну и постоянная уверенность, что ты лучший и обязан в решающие мгновения все взять на себя, тоже чего-то стоит.
     Он жил, повторяю, в динамовском доме, в динамовском составе добился главных побед, но до конца дней оставался человеком, родом из "Спартака". Именно в "Спартаке" он впервые выиграл первенство Союза, но после войны волейбольный "Спартак" расформировали.
     Щагин гордился тем, что упомянут в юбилейном спартаковском альбоме, что зять его Валентин Ивакин защищает спартаковские ворота. Свой среди чужих, чужой среди своих? Да. Но в этом скорее характер, чем принадлежность к тому или иному обществу.